Неточные совпадения
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он
вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности.
Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Уже входя в детскую, он
вспомнил, что такое было то, что он скрыл от себя. Это было то, что если
главное доказательство Божества есть Его откровение о том, что есть добро, то почему это откровение ограничивается одною христианскою церковью? Какое отношение к этому откровению имеют верования буддистов, магометан, тоже исповедующих и делающих добро?
Паратов.
Главное, чтоб весело. Я прощаюсь с холостой жизнью, так чтоб было чем ее
вспомнить. А откушать сегодня, господа, прошу ко мне.
— Скажите, как могли вы согласиться прийти сюда? — спросил он вдруг, как бы
вспомнив о
главном. — Мое приглашение и мое все письмо — нелепость… Постойте, я еще могу угадать, каким образом вышло, что вы согласились прийти, но — зачем вы пришли — вот вопрос? Неужто вы из одного только страху пришли?
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея,
главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно
вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
Товарищ прокурора говорил очень долго, с одной стороны стараясь
вспомнить все те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны,
главное, ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа с четвертью.
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно
вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце
главного, хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
Но
главное — продать завод, обратить все деньги в 5–процентные билеты, которые тогда пошли в моду, — и доживать век поспокойнее,
вспоминая о прошлом величии, потерю которого вынес он бодро, сохранив и веселость и твердость.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что.
Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина в комнате (через сени) на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но
главный подмастерье пристально следит за ним, и в то мгновенье, как он притворяет дверь в хозяйскую комнату, вцепляется ему в волоса.
Успенский, А. М. Дмитриев, Ф. Д. Нефедов и Петр Кичеев
вспоминали «Ад» и «Чебыши», да знали подробности некоторые из старых сотрудников «Русских ведомостей», среди которых был один из
главных участников «Адской группы», бывавший на заседаниях смертников в «Аду» и «Чебышах».
А
главное, они, уже напитавшиеся слухами от родных в деревне,
вспоминая почти что сверстника Федьку или Степку, приехавшего жениться из Москвы в поддевке, в сапогах с калошами да еще при цепочке и при часах, настоящим москвичом, — сами мечтали стать такими же.
Проживавший за границей заводовладелец Устюжанинов как-то
вспомнил про свои заводы на Урале, и ему пришла дикая блажь насадить в них плоды настоящего европейского просвещения, а для этого стоило только написать коротенькую записочку
главному заводскому управляющему.
— Которые же вам из арестантов грубили? — спросил Вихров,
вспомнив, наконец,
главную причину своего посещения острога.
— Эй, живо! подавать с начала! — продолжал он. — Признаюсь, я вдвойне рад твоему приезду: во-первых, мы поболтаем,
вспомним наше милое времечко, а во-вторых, я вторично пообедаю… да, бишь! и еще в третьих — главное-то и позабыл! — мы отлично выпьем! Эх, жалко, нет у нас шампанского!
— Действительно… Говорят, правда, будто бы и еще хуже бывает, но в своем роде и Пинега… Знаете ли что? вот мы теперь в Париже благодушествуем, а как
вспомню я об этих Пинегах да Колах — так меня и начнет всего колотить! Помилуйте! как тут на Венеру Милосскую смотреть, когда перед глазами мечется Верхоянск… понимаете… Верхоянск?! А впрочем, что ж я! Говорю, а главного-то и не знаю: за что ж это вас?
Супруги согласились во всем, всё было забыто, и когда, в конце объяснения, фон Лембке все-таки стал на колени, с ужасом
вспоминая о
главном заключительном эпизоде запрошлой ночи, то прелестная ручка, а за нею и уста супруги заградили пламенные излияния покаянных речей рыцарски деликатного, но ослабленного умилением человека.
Все это объяснялось тем, что Савелий Власьев в настоящее время не занимался более своим ремеслом и был чем-то вроде
главного поверенного при откупе Тулузова, взяв который, Василий Иваныч сейчас же
вспомнил о Савелии Власьеве, как о распорядительном, умном и плутоватом мужике.
Музою же овладела
главным образом мысль, что в отношении матери своей она всегда была дурной дочерью, так что иногда по целым месяцам, особенно после выхода замуж, не
вспоминала даже о ней.
— Может быть, мы поступили несколько легкомысленно, решившись вступить на стезю квартальной благонамеренности, — говорил Глумов, — но вернуться назад, не сделавши еще и половины пути, по-моему, не расчет. До сих пор мы только одно выполнили: восприняли звериный образ, но это далеко не исчерпывает всего содержания задачи. Теперь наступает
главное и самое интересное: применение звериного образа к звериным поступкам.
Вспомни программу, которую мы сами для себя начертали, — и смирись.
— Погоди, князь, не отчаивайся.
Вспомни, что я тебе тогда говорил? Оставим опричников; не будем перечить царю; они сами перегубят друг друга! Вот уж троих
главных не стало: ни обоих Басмановых, ни Вяземского. Дай срок, князь, и вся опричнина до смерти перегрызется!
Главным препятствием являлась здесь невидимо присутствовавшая тень девицы Любочки, о которой Пепко не желал
вспоминать.
Всё вокруг Ильи — дома, мостовая, небо — вздрагивало, прыгало, лезло на него чёрной, тяжёлой массой. Он рвался вперёд и не чувствовал усталости, окрылённый стремлением не видеть Петруху. Что-то серое, ровное выросло пред ним из тьмы и повеяло на него отчаянием. Он
вспомнил, что эта улица почти под прямым углом повёртывает направо, на
главную улицу города… Там люди, там схватят…
— Ну, удушил и всё… Только с того времени, как увижу или услышу — убили человека, —
вспоминаю его… По моему, он один знал, что верно… Оттого и не боялся… И знал он —
главное — что завтра будет… чего никто не знает. Евсей, пойдём ко мне ночевать, а? Пойдём, пожалуйста!
— Да я всегда такая-с! — отвечала горничная, втягивая в себя с храпом воздух: ей
главным образом смешно было
вспомнить, что именно болит у ее госпожи.
Я долго блуждал по Выборгской, заглянул в Лесной, но
вспомнил, что здесь
главный очаг наших революций, и отправился на Охту, где отяжелелыми от сна глазами оглядел здания пороховых заводов.
«Как я мог уехать? — говорил я себе,
вспоминая их лица, — разве не ясно было, что между ними всё совершилось в этот вечер? и разве не видно было, что уже в этот вечер между ними не только не было никакой преграды, но что они оба,
главное она, испытывали некоторый стыд после того, что случилось с ними?» Помню, как она слабо, жалобно и блаженно улыбалась, утирая пот с раскрасневшегося лица, когда я подошел к фортепиано.
— Ведь что,
главное, погано, — начал он, — предполагается в теории, что любовь есть нечто идеальное, возвышенное, а на практике любовь ведь есть нечто мерзкое, свиное, про которое и говорить и
вспоминать мерзко и стыдно.
Благодаря собственному ружью я теперь уже мог самостоятельно ходить на охоту, а это представлялось таким удовольствием, равного которому нет. К этому времени у меня был уже большой друг, Костя, сын заводского служащего, у которого было тоже свое собственное ружье. Теперь мы делали уже настоящие походы в горы втроем,
главным образом, на Осиновую гору, где у Николая Матвеича был устроен собственный балаган. Это было счастливое время, о котором я и сейчас
вспоминаю с большим удовольствием.
Затем она тушит лампу, садится около стола и начинает говорить. Я не пророк, но заранее знаю, о чем будет речь. Каждое утро одно и то же. Обыкновенно после тревожных расспросов о моем здоровье она вдруг
вспоминает о нашем сыне офицере, служащем в Варшаве. После двадцатого числа каждого месяца мы высылаем ему по пятьдесят рублей — это
главным образом и служит темою для нашего разговора.
— Вот этого-то не можете сказать, любезнейший друг и благодетель, чтобы я старался обижать.
Вспомните сами: я не сказал вам ни одного слова прошлый год, когда вы выстроили крышу целым аршином выше установленной меры. Напротив, я показал вид, как будто совершенно этого не заметил. Верьте, любезнейший друг, что и теперь бы я совершенно, так сказать… но мой долг, словом, обязанность требует смотреть за чистотою. Посудите сами, когда вдруг на
главной улице…
Ее сильно беспокоило, что она, хозяйка, оставила гостей; и
вспоминала она, как за обедом ее муж Петр Дмитрич и ее дядя Николай Николаич спорили о суде присяжных, о печати и о женском образовании; муж по обыкновению спорил для того, чтобы щегольнуть перед гостями своим консерватизмом, а
главное — чтобы не соглашаться с дядей, которого он не любил; дядя же противоречил ему и придирался к каждому его слову для того, чтобы показать обедающим, что он, дядя, несмотря на свои 59 лет, сохранил еще в себе юношескую свежесть духа и свободу мысли.
Степан тотчас же заметил Абрашку и его жену, которые двинулись ему навстречу. Я подумал даже,
вспомнив при этом Тимоху, что вся эта бравада Степана имела
главным образом в виду Абрашкину юрту и ворота, мимо которых ему приходилось ехать. Заметив своего противника, Степан нервно дернул повод, но затем в лице его показалось легкое замешательство и как будто растерянность. Он, вероятно, ждал чего-нибудь более бурного.
— Ну, что тут! Конечно, кому приятно про Муромские леса
вспоминать.
Главное дело: бросили — и довольно. Там, впрочем, нынче и невыгодно: все проезжие на железные дороги бросились, да и Муромские-то леса, кажется, в Петербург, на Литейную, перевели. Овсянниковское дело знаете?
Не могу не
вспомнить о старом деревянном доме, в котором протекло мое раннее детство и который замечателен был уже тем, что
главным фасадом выходил в Европу, а противоположной стороной — в Азию.
Зачем теперь не
вспомнить мне,
Как резво, сча́стливо и смело
Сердечны шалости одне
Имел за
главное я дело.
Я у красавиц был в чести!
Шутил собой, шутил и ими.
Как быть!.. был проведен иными, —
Зато, отмщаясь над другими,
Успел я многих провести.
Узнав все это, Андрей Николаевич обрадовался, что его в какой бы то ни было форме, но
вспомнили, и что Наташа будет теперь знать, как отказываться от любящего человека ради одного женского вероломства; к этому времени совсем как-то забылось, что не Наташа, а он
главным образом хотел разрыва.
Когда чувствуешь себя несчастным,
вспомни о несчастиях других и о том, что могло бы быть еще хуже.
Вспомни еще, чем ты виноват был прежде и теперь виноват; а самое
главное, помни то, что то, что ты называешь несчастием, есть то, что послано тебе для твоего испытания, для того, чтобы ты выучился покорно и любовно переносить несчастие, для того, чтобы ты благодаря этому несчастию стал лучше. А в том, чтобы становиться лучше, всё дело твоей жизни.
Главное средство борьбы с похотью — это сознание человеком своей духовности. Стоит человеку
вспомнить, кто он, для того, чтобы половая страсть представилась ему тем, что она и есть: унизительным животным свойством.
«Тобольск, Омск, Томск, Красноярск, Иркутск, Чита —
главный город Забайкальской области», Бог знает, по какому сцеплению мыслей и почти машинально
вспоминает Шишкин старый, давно уже наизусть заученный урок из географии.
— А оттого, что не вы ли сами всегда обзываете Герцена и дураком-то, и отсталым-то, и лишним человеком, и краснобаем. Вспомните-ка, ведь это все ваши эпитеты! То вдруг еще вчера он у вас выдохшийся болтун, пустельга-колотовка, а сегодня уж вы гордитесь им!.. Последовательно-с! И
главное, прочность ваших убеждений рисует!
К жаркому разговоры особенно оживились, и его величество уже приятельски похлопывал по плечу старшего офицера и приглашал его запросто зайти во Дворец и попробовать хереса, который недавно привезен ему из «Фриско» (С.-Франциско), а дядя-губернатор, сквозь черную кожу которого пробивалось нечто вроде румянца, звал к себе пробовать портвейн, причем уверял, что очень любит русских моряков, и
вспоминал одного русского капитана, бывшего в Гонолулу год тому назад на клипере «Голубчик», который он перекрестил в «Гутчика», причем
главную роль в этих воспоминаниях играло чудное вино, которым угощал его капитан.
— Mersi; он тоже очень будет рад вас видеть: он даже вчера о вас
вспоминал. Ему хотелось взглянуть на Петербург, а
главное, что ему хотелось достать себе хороший образ Христа, и он все говорил, что вот вы бы, как любитель искусства, могли б ему помочь в этом. Но что же вы сами: что вы и как вы?
А
главное, ведь она свободная и одинокая молодая женщина. Разве она может считать себя обязанной чем-нибудь перед Виктором Миронычем?.. Палтусов
вспомнил тут разговор с ней в амбаре, в начале осени, когда они остались вдвоем на диване… Какая она тогда была милая… Только песочное платье портило. Но она и одеваться стала лучше…
Пахнуло таким душевным смрадом, какого не хотелось ждать даже от Давыдова. И я
вспомнил: еще в самом начале отступления
главный врач мельком сказал, что для верности переложит деньги из денежного ящика себе в карман… Уу, воронье…
Ложась спать, я зажгла свечу и отворила настежь свое окно, и неопределенное чувство овладело моей душой. Я
вспомнила, что я свободна, здорова, знатна, богата, что меня любят, а
главное, что я знатна и богата, — знатна и богата — как это хорошо, боже мой!.. Потом, пожимаясь в постели от легкого холода, который пробирался ко мне из сада вместе с росой, я старалась понять, люблю я Петра Сергеича или нет… И не понявши ничего, уснула.
Ему живо вспомнились теперь два первые вечера, которые он провел с музыкантом, вспомнились последние печальные дни, которые по его вине провел здесь Альберт, и
главное, он
вспомнил то сладкое смешанное чувство удивления, любви и сострадания, которое возбудил в нем с первого взгляда этот странный человек, и ему стало жалко его.
Стал скромен и задумчив, вдруг
вспомнил о своих правах и начал сам, помимо
главного врача, закупать провиант и фураж, за все платя наличными деньгами.
Главное дело должна совершить Роза. Приступая к нему, она падает на колена и, подняв к небу полные слез глаза, молит Бога об успехе. „Дай мне спасти его! — восклицает она. — И потом я умру спокойно! Мне, мне будет мой Фишерлинг обязан своим спасением; он
вспомнит обо мне хоть тогда, когда меня не станет; он скажет, что никто на свете не любил его, как я!”
— Умерла она с полгода, но мне дали знать об открывшемся наследстве всего с месяца полтора тому назад. Я, конечно, взял отпуск и покатил сюда. Устроив кое-как дела, хотя и не окончив их, я решил отдохнуть от милого Тамбова, где положительно задыхался от пыли и жары, где-нибудь на берегу струй, и вдруг
вспомнил, что твое именье здесь поблизости и,
главное, что ты находишься в нем… Я тотчас айда к тебе.
— Ужасно! А
главное — ничего не поделаешь, — согласился я,
вспомнив разговор с доктором в присутствии.